Борисов И.В., к. ф. н.

ст. преподаватель кафедры философии НГУ

Джаз: культура и политика.

(малый вариант).

Этот доклад – выжимка из большого материала с одноименным названием, написанного по просьбе Сергея Андреевича Беличенко. При этом он будет сконцентрирован вокруг того, что связано с практическими предложениями культурно-политического характера, а именно – вокруг тех предлагаемых решений, которые помогут найти ресурсы для развития джаза в Новосибирске.

Доклад был представлен на симпозиуме, в рамках фестиваля «Джазовые Игрища», 2 октября 2008 года. Прозвучавшие тогда вопросы и замечания позволили мне четче прояснить некоторые моменты и внести небольшие дополнения в предлагаемый текст. В связи с чем хотел бы выразить свою благодарность участникам симпозиума, принявшим участие в обсуждении доклада, и в особенности – Роману Столяру.

Начну с некоторых важных положений, касающихся условий «бытования» джаза и его места в нынешней культурно-политической ситуации.

1. Если очень коротко охарактеризовать культурно-политический итог последних двадцати лет, то можно сказать, что он сводится к возобладавшей в общественной жизни оппозиции «элитарной» и «массовой» культуры.

Следует подчеркнуть, что речь в данном случае идет не вообще об «элитарном» и о «массовом», а именно о реально функционирующей их оппозиции, то есть, такой их паре, которая не оставляет выбора, не допускает иных вариантов. И в этом смысле разного рода напрашивающиеся и как будто содержательные вопросы, вроде – а был ли Моцарт представителем «элитарной» или «массовой» культуры – могут увести нас в сторону от существа дела.

Следует также заметить, что такое деление – очевидный «новодел». Даже на уровне философских доктрин такая схематизация возникла чуть более ста лет тому назад, когда некоторые гуманитарии призвали расплеваться с широкими народными массами как активным участником истории. В виде же господствующей политической практики деление на «элиты» и «массу» реально заработало совсем недавно, всего каких-нибудь 30 лет назад.

Поэтому еще раз подчеркну, можно выискивать «элитарность» и «массовость» хоть во времена Платона и Моисея, и видеть в них некие «вечные» характеристики культуры. Но без связи с конкретными их породившими общественными механизмами, все это рискует стать мало к чему обязывающим аналогизаторством.

Если воспроизводство этого деления на «элитарную» и «массовую» культуру есть часть конкретной политической модели, то оно связано с другими существенными ее характеристиками. По-видимому, терминология путинских идеологов, описывающая эту модель как единую «властную вертикаль», достаточно удачно характеризует сложившуюся ситуацию. Вместо известного нам по недавней истории противоборства «верхов» и «низов» мы видим сегодня единую, сверху донизу выстроенную вертикаль. Вместо борьбы «партий» мы видим «игру по правилам», участие в которой предполагает лояльность на верху и массовый сознательный конформизм внизу, манипуляцию нижестоящими уровнями и обслуживание вышестоящих.

В рамках этой политики «элитарная» и «массовая» культуры оказываются двумя сторонами единого процесса. Дима Билан, Пугачева, хор Турецкого, как образчики массового искусства, и формы «актуального» искусства (как-то – «мультимодальные образы сексуальных перверсий у народов Севера») одинаково органично вписаны в сложившуюся конъюнктуру и, что существенно, одинаково враждебны художественному творчеству. Точно так же, как сложившаяся политическая практика гробит органику и сложность общественной ткани, так и это деление на «массовое» и «элитарное» обескровливает настоящую культуру.

Но – и это важно – приведенная характеристика политических условий ни в коем случае не должна становиться гуманитарной резиньяцией, плачем по культуре. Если мы не хотим быть загнанными в лузу, то и не следует принимать такое положение дел как «данность» и отказываться от другого, более сложного и более оптимистичного видения.

Суть дела в том, что указанное деление культуры и связанные с ним политические тенденции (выстраивания «вертикали») есть, безусловно, господствующая тенденция, но не вся историческая практика, в которую мы вовлечены. (Хотя те, кто работает на эту тенденцию, конечно, желали бы, чтобы она исчерпывала собой всю нашу жизнь и чтобы все остальные, по меньшей мере, воспринимали ее в таком виде.) И если говорить о джазе как определенной политике в культуре, то эта политика должна, с одной стороны, учитывать сложившуюся конъюнктуру отношений, с другой, видеть себя в связи с другими более широкими процессами (силами, людьми, мотивами, ресурсами).

2. Исходя из этой характеристики культурно-политических условий, я хочу сделать главный вывод: джаз в этой ситуации может развиваться (а не только выживать) лишь как культурное альтернативное движение. При этом под «альтернативным движением» я имею в виду две вещи. Во-первых, джаз в этом случае выступает как известного рода «общественность», то есть как сознательно, организованно осуществляемая взаимосвязь социальных форм, отношений, мотивов, потребностей, необходимых для его развития. И, во-вторых, этот деятельный поиск и связывание возможностей развития имеет направленность и перспективу, отличную от той, что предлагается нам в рамках указанной «вертикали».

Почему «альтернативную»?

Потому что джаз и как эстетическое (музыкальное, в узком смысле), и как культурное явление не встраивается в указанную оппозицию «элитарного» и «массового». Он не встраивается в «элитарные» жанры, которые сегодня представлены в первую очередь престижно потребляемой классикой и разного рода клубной модой. И в этом плане те джазмены и любители джаза, которые – по-видимому, отталкиваясь от ненавистной «попсы» – причисляют джаз к «элитарной» музыке, дезориентируют себя и других. (Они напоминают мне тех моих коллег философов, которые, будучи лишенными всякого выхода к деньгам, власти, общественным связям и возможностям влияния, тем не менее считают, что занимаются «элитарным» делом.)

Джаз, очевидно, не встраивается и в «массовую» культуру, которая сегодня почти целиком представлена тем, что называется «попсой».

В лучшем случае он допустим за рамками указанной оппозиции, то есть, как явление маргинальное. Это значит, что в рамках господствующих тенденций его место не в «элитарной» сфере, и не между «элитарным» и «массовым», вообще не внутри схемы, а именно «с боку» ее.

Это связано, на мой взгляд, в том числе с самой отличительной особенностью джаза. Он, с одной стороны, ориентирован на производство высокохудожественных образцов культуры (как и академическая музыка), а, с другой, предполагает демократическую связь с популярными жанрами и с широкой публикой. Можно сказать, что он как культурное явление реализует переход от серьезной, настоящей музыки к эстрадной музыке (музыке «под настроение») и квази-музыке (представленной такими явлениями, как, например, рок-музыка, бардовская песня, этно-музыка и т.п.) И мы видим, что в годы своего становления и расцвета джаз как раз играет роль своего рода культурного «гегемона» в обширной музыкальной сфере.

Важно именно это одновременное сочетание художественности и популярности. Будь джаз только серьезной музыкой (да еще к тому же относительно защищенной консерваторскими и филармоническими стенами), или будь он только связан с потребностями широкой публики, его положение не было бы столь уязвимым. Но соединение того и другого делает джаз лишним в рамках господствующей дихотомии «элитарного» и «массового». Тем более, что указанная переходность джаза, сочетание художественности и демократичности, предполагает нацеленность «вверх» – работает на повышение планки художественного и культурного развития широкой публики. А оппозиция «элитарного» и «массового» работает на понижение культуры.

Итак, в нынешних культурных и политических условиях джаз приобретает маргинальный статус – за рамками господствующей «вертикали». Если мы ограничиваем свое видение – цели и проблемы, стоящие перед нами, – этой «вертикалью», признаем ее в качестве данной нам «реальности», значит, мы соглашаемся с таким статусом. Мы можем даже, на манер Васисуалия Лоханкина, в этой нашей отодвинутости на задворки «вертикали» видеть особую избранность и сермяжную правду. Мы можем эту маргинальность трактовать лестным для нас образом – как самую радикальную альтернативность. Но, очевидно, это будет вовсе не альтернативность, а пассивное принятие status quo (пусть и в причудливой форме).

Я предлагаю исходить из того, что политическая «вертикаль», в чем-то адекватная реалиям общественной жизни (иначе бы она не смогла на нынешнем этапе стать господствующей моделью отношений), не выражает всей этой жизни. Эта «вертикаль» постоянно связывает возникающие социальные процессы, отношения и «ценности» в некоторую целостность. Однако при этом она в огромной степени десоциализирует и профанирует их. Она живет за счет них, паразитирует на них, извращая и приспосабливая их к своей конъюнктуре. Но действительность (и не без участия людей) постоянно производит новые все более сложные и все менее поддающиеся манипуляциям связи и отношения. Помимо этого следует учитывать, что некоторые общественные связи и структуры – например, в сфере образования и просвещения – сформировались в результате продолжительных общедемократических изменений в XX веке, и их трудно подвергнуть быстрой «приватизации». Это касается и отдельных людей. Легче подвергнуть личностной абортации некоторую часть сегодняшней молодежи. Но если у человека уже успели сформироваться достаточно сложные и простроенные мотивы, сама сложность их сопротивляется навязываемым упрощениям.

Другое дело, что потенциал, заключенный и в новых, и в старых связях и способах организации жизни, может реализоваться и работать на развитие культуры и личности, лишь когда все эти сейчас разобщенные и отчасти подпорченные («коррумпированные») связи и отношения будут демократически соединены в рамках единой культурной политики. При этом очевидно, что нынешняя «вертикаль» не будет проводить этой политики и, более того, прямо не заинтересована в такой политике.

Предлагаю для наглядности мысленно нарисовать такую схему. Справа у нас будет одна пирамида-вертикаль, в рамках которой воспроизводится деление на «элитарную» и «массовую» культуру и которую характеризует культурно-политический вектор, нацеленный вниз, «на понижение». Слева же – видимо, пересекаясь основаниями – другая пирамида-вертикаль, объединяющая социальные, культурные и художественные предпосылки для движения вверх, от потребностей широкой публики к самобытным явлениям творчества, и от квази-музыкальных и эстрадных жанров к серьезным. Развитие джаза предполагает органическую связь с левой вертикалью и политикой.

В таком случае, возможности развития органической для джаза политики можно поделить на два вида. Факультативные – то, что может «обломиться» с правой вертикали. То есть, те формы благотворительной и спонсорской поддержки, которые могут быть получены частным образом и под частные нужды (но которые навряд ли могут быть даны под развитие джаза как самобытного и самостоятельного культурно-политического явления). И возможности (ресурсы), выражаясь философски, – sui generis, то есть такие, которые выражают самобытную (не десоциализированную) общественную стихию и которые могут быть источником комплексного развития альтернативной политики.

3. Схема эта, разумеется, условная. Господствующая «вертикаль» на то и господствующая, что она накладывает отпечаток на все процессы в обществе, и те же образование, филармонические организации, способы создания и трансляции культурных (музыкальных) образцов, их критическое обсуждение и оценка и т.п. находятся под воздействием доминирующих «рыночных», управленческих, медийных и прочих способов взаимодействия, которые предлагаются «вертикалью». Иначе говоря, нет строгого деления на десоциализированные формы культурной жизни, и формы «чистые», свободные от этого. Но есть две разных политики, две разных тенденции и перспективы. Одни и те же структурные элементы культуры могут вовлекаться в вертикаль обслуживания и манипуляции, с дальнейшей их деградацией, и могут объединяться вокруг другой практики, нацеленной на развитие и универсализацию общественного и личностного потенциала.

Учитывая эту оговорку, можно сказать, что рассмотрение имеющихся общественных и личностных ресурсов развития в рамках левой «вертикали» есть конструктивное рассмотрение, и критика, возникающая в этом контексте, есть в значительной степени самокритика. Главный вопрос последней: насколько полно используются те возможности, которые у нас реально есть; насколько комплексно, органично связываются они друг с другом; наконец, насколько последовательно и сознательно их связывание, взятое в целом, «доворачивается» политически.

В общем виде отвечая на этот вопрос, можно сказать, что джаз в Новосибирске, несмотря на свои различные эволюционные превращения, остается абстрактным явлением. Абстрактность в данном контексте – не ругательство в чистом виде. Оно означает, что явление есть, что оно заключает в себе значительный потенциал, но оно застряло на стадии незрелости, представляет собой костяк, которому никак не удается обрасти конкретикой. Новосибирский джаз в этом плане в чем-то схож со своим городом и как целое представляет собой пока только сочетание, так сказать, общеинституциональных возможностей.

Под ними я имею в виду следующее. Это укорененность новосибирского джаза в системе специального образования. (Как я понял из выступления на симпозиуме Романа Столяра, он имеет претензии и к тому, что делается в этой сфере, но я оставляю в стороне этот сюжет.) Это сформировавшаяся за предшествующие десятилетия джазовая публика, способная иногда заполнять большие залы. Следует отметить ретроспективно важную роль джазовых площадок в стенах филармонии (пока там работал Беличенко), площадок клубно-ресторанного типа (в первую очередь, конечно, я имею в виду джаз в «Республике») и фестивальные площадки (правда, все более редкие). Следует также отметить время от времени возникающие и исчезающие передачи на местном радио и телевидении, в основном просветительского характера. К этим же общеинституциональным моментам и достоинствам новосибирского джаза можно отнести то, что Новосибирск остается центром студийной записи джазовой музыки. И, наконец, в этот перечень институциональных проявлений можно включить некоторые формы общественной организации любителей джаза (прежде всего, Джаз-клуб в Академгородке).

Проблема в том, что использование этих возможностей уже давно имеет пунктирный, или иначе выражаясь, дырочный характер. Хотя, надо отдать должное лидерам новосибирского джаза – всякий раз с неблагоприятными изменениями общественной конъюнктуры они находят именно те формы джазовой жизни, которые адекватны моменту. Но факт остается фактом. В период перестроечного подъема массового интереса к джазу на первый план выдвигаются фестивальные мероприятия. С утерей этого интереса, джаз переходит преимущественно в филармонию. А теперь, с очередным изменением конъюнктуры, он в основном бытует в формах живого клубного (ресторанного) музицирования.

Эта пунктирность и дырочность бытия джаза весьма негативно сказывается на самосознании как культурно-политической составляющей, делает эту политику отвлеченной и абстрактной. Суть этой отвлеченности можно сформулировать коротко: возможности и формы сохранения и развития джазовой жизни осознаются и задействуются в общем виде. И что существенно, сама постановка вопроса о дифференцировании этих форм, насыщения их конкретикой, органическими решениями становится затруднительной. Ниже я рассмотрю перечень примеров того, как проявляется эта отвлеченность культурной политики, обусловленная уже не только объективной конъюнктурой, но и причинами субъективного характера.

4. Обращаю ваше внимание на то, что речь идет не о критике с позиций некоего «идеала» джазовой жизни, придуманного в голове или предполагаемого где-нибудь в Нью-Йорке или Чикаго. Дырочность практики и отвлеченность культурной политики могут рассматриваться в данном случае как упускание реальных возможностей. Сама жизнь в Новосибирске ставит вполне конкретные проблемы и одновременно подсказывает ту совокупность решений, которые, будучи целенаправленно связанными, могли бы составить «тело» последовательной политики. Если только вовсе не игнорировать наличие и значение этих проблем.

Что это за проблемы?

I. Характерной особенностью новосибирского джаза является его, так сказать, вынужденный аутентизм. (Как говорит Сергей Андреевич Беличенко, наш джаз самый американизированный в стране.) Эта американизированность, часто проявляющаяся в сложности (умности), академичности и аскетичности музыки, может расцениваться как фирменное достоинство новосибирского джаза.

Но все же, это именно вынужденное достоинство. (Я согласен со сказанным на симпозиуме Романом Столяром, объясняющим эту вынужденность культурной изолированностью и колониальностью самого города Новосибирска.) И оно имеет обратную сторону. Помимо того, о чем говорил Роман, я бы выделил здесь то, что можно назвать «фундаментализмом». Этот фундаментализм выражает положение и психологию людей, занятых выживанием в условиях, как если б они находились во вражеском окружении. Очень многие возможности, предоставляемые окружающей жизнью и способные обогатить творческий и культурный процесс, в этой ситуации или не замечаются, или воспринимаются как «отклонение» или, хуже того, оппортунизм.

Следствием такой установки является оторванность от отечественного мелоса. (Это особенно верно и актуально, если говорить об отношении к советскому мелосу, поскольку русская традиционная мелодическая органика, отдаленная от нас 70-ю годами советской культуры, превращается, как мне кажется, в феномен чересчур «этнографический» и «культурологический».)

Но более всего этот фундаментализм плох тем, что ведет к полному отрыву от мира популярной музыки и того пласта социальной жизни, что с ней связан (например, отдых и развлечение). В этом плане крайне симптоматично то злоупотребление ярлыком «попса», которое имеет хождение внутри новосибирской джазовой среды применительно к ее же представителям. Хочется в голос протестовать против этой практики. «Попса» – это сегодняшний Леонтьев, это «Фабрика звезд», Билан и тому подобное. А Андрей Турыгин – никакая не «попса». И даже «2+1» – не «попса», а добротная эстрада с некоторыми вливаниями джазовой культуры. Если у нас даже Турыгин объявляется «попсой», то о каком плодотворном взаимодействии с непосредственно эстрадой можно вообще говорить? На месте культурного перехода (от популярной к серьезной музыке) – перехода, по определению предполагающего богатую и органичную (сообразно особенностям Новосибирска) «линейку» джазовых жанров и стилей – мы получаем дыру. А эта дыра, в свою очередь, диктует последующие неадекватные телодвижения. Например, попытки заполнить дыру, осуществляя недостающий синтез на своей индивидуальной коленке, то есть, продуцирование чего-нибудь вроде «этно-трэш-фри-поп-джаза». Или это выражается в попытках сидеть задом сразу на двух стульях. Например, как это делает «Ретро файв», соединять в репертуаре и настоящий джаз и действительно настоящую «попсу» (вроде халтурно исполняемого номера «Идет солдат по городу»). Это то, что касается вынужденного аутентизма и его издержек.

II. Далее, это остаточный принцип в отношении публики. Он проявляется в постоянном причитании, которое мне приходится слышать: «Как мало осталось в городе действительных ценителей джаза!». И от года к году их фиксируется все меньше. Что в общем выглядит логично. Поскольку упомянутый принцип в самом себе заключает методологию «шагреневой кожи». Если мы сегодня фиксируемся на том, «что осталось», то завтра этот остаток будет еще меньше. Между тем, оселок зрелости и простого наличия какой-либо культурной политики – это как раз отношение к широкой потенциальной публике, активная и дифференцированная работа с не джазовыми аудиториями. (Под дифференцированностью в данном случае я имею в виду то, что такая работа имеет по меньшей мере два аспекта: она вербует не только «своих», любителей джаза, но и тех, кто не станет таковыми, но в качестве дружественных аудиторий крайне важен для определения роли и значения джаза в местной жизни.)

III. Те или иные временные пунктирные акценты на различных формах джазовой жизни, о которых я говорил выше, достаточно отчетливо обнаруживают разнообразие сценических возможностей. Нет джаза «вообще» или джаза en scope («по совокупности»). Есть филармонические, эстрадные, клубные, досуговые и, наверное, иные джазовые «площадки», каждая из которых предполагает особый тип музыки, особую ее подачу и тип поведения аудитории. Каждая из них, в чем-то ограничивая музыкантов и слушателей, вместе с тем предоставляет какие-то свои преимущества.

Однако реальная концертная жизнь в Новосибирске свидетельствует о том, что у нас есть как бы суммировано-усредненный джаз, который одинаковым образом – безотносительно к конкретным условиям – воспроизводится на любой доступной (в данный момент) сцене и предлагает аудитории некую усредненную роль слушателя и ценителя «вообще».

Например, в «Республику» посетители приходят отдохнуть и развлечься. В том числе, они хотят потанцевать. Ну и что, что хотят. В рамках той роли, что им выделена, они в лучшем случае могут позволить себе, что называется, «улучить момент» в игре музыкантов. Однажды я был свидетелем в кафе на Пирогова (в студенческом общежитии НГУ), как публика, успев-таки расстанцеваться под «Караван», прямо просила у джазменов продолжения. Но их просьбы были проигнорированы: фиг вам! – сидите и слушайте джаз. (Конечно, всякому понятны опасения музыкантов на счет возможной профанации их музыки. Но дело-то в том, что единственным средством против профанации в месте, где принято танцевать, может быть только активная танцевальная политика! В том числе, формирование подходящего танцевального джазового репертуара и воспитание соответствующей квалификации у посетителей.)

Я скажу более крамольную вещь. Люди приходят в такие места, чтобы вкусно поесть. Некоторые наши джазмены на это реагируют почти что истерически: как? играть для жующих?! Да, играть для жующих. Люди едят и разговаривают между собой. И для этого подходит музыка, которая работала бы на соответствующую атмосферу, которая была бы мелодичной, романтичной, увлекающей, доступной, приятно интригующей и т.п. То, что такая музыка в джазе и около него есть, нет сомнений. (Как минимум, сразу на ум приходят музыкальные дорожки к кино-детективам 60-х годов и приджазованные пьесы Нино Роты.) При этом такая музыка может быть и умной, и относительно сложной, и играться вполне на джазовый манер, то есть как бы «для себя», на некоторой дистанции к публике. Но в любом случае, она должна быть органична месту и состоянию слушателей. А из всего этого следует самый тяжелый вывод: не все джазмены умеют и хотят играть такую музыку. А значит, необходима опять какая-то политика со стороны джазового сообщества, и как всякая политика, она требует выяснения отношений среди музыкантов. Но до этих вопросов дело даже не доходит, по той причине, что как всегда все застилает одно простое желание: дать возможность показать себя новосибирскому джазу en scope – в данном случае на ресторанной сцене, поскольку она оказалась доступна. Подчеркиваю: на самом деле от такой «политики» плохо всем – и публике, и джазменам, и ресторану.

Необходимо в данном случае выделить важный для доклада момент. Я далее буду говорить о возможном источнике средств для развития новосибирского джаза. Но сразу нужно несколько развести эти средства и сам наличный джаз. Я ни в коем случае не думаю, что изысканные средства могут пойти на поддержание такого наличного его состояния, на такую его «политику», как она описана выше. (На это никаких средств не хватит.) Средства необходимы, без них вряд ли что получится. Но они должны быть найдены под новую, настоящую политику. Поэтому в целом задача выглядит двоякой: с одной стороны, искать новые общественные ресурсы для развития. С другой стороны, готовить для них практическое «проблемное поле», конкретизировать проблемы и способы их решения, не упускать те возможности, которые реально возникают в конкретных ситуациях.

Возьмем другую ситуацию. Джаз-клуб в здании Президиума СО РАН в Академгородке весьма красноречиво продемонстрировал достоинства досуговой площадки, а именно, площадки, подходящей для начинающих музыкантов и публики, готовой благожелательно принимать молодежь, что называется, «из любви к искусству». Кажется, организаторы клуба не заметили этой досуговой специфики своей площадки и поэтому все более теряют своего специфического слушателя – не джазового, а сочувствующего джазу слушателя.

Следствием такого бытования джаза в режиме его абстрактного выживания является то, что не только конкретные, сами собой напрашивающиеся достоинства площадок не раскрываются, но и сами площадки не закрепляются и исчезают. Можно конечно считать – и вполне справедливо – что причиной утери новосибирским джазом филармонической сцены стала рептильная позиция руководства филармонии. Но можно и не сваливать все на обстоятельства и признать, что джаз в стенах филармонии жил так же, как и везде у нас – по принципу «где придется»: без выработки внятной репертуарной политики, без работы с конкретными аудиториями, без попытки найти органичные способы ведения концертов (конферанса) и т.п. Поэтому и получается, что для тех, кто любит и ценит джаз, уход его из филармонии – еще одна ощутимая потеря, а в целом, для широкой публики, как говорится, «отряд не заметил потери бойца». Между тем, без филармонической (или подобной ей) сцены новосибирский джаз обречен на неполноценное существование. Особенно это касается серьезной, программной музыки. То, что, например, иногда делает Роман Столяр в «Республике», конечно, замечательно. Но эта глубоко сценическая и требующая особого внимания музыка никогда не станет в стенах ресторана культурным событием, хотя по полному праву может на это претендовать. (Замечу также, что наличие филармонической сцены – это также принципиальный статусный момент, момент возвышения над окружающим культурным «ландшафтом». Без серьезной сцены джаз неминуемо будет накрыт волной клубной моды и растворится в ней.)

IV. Абстрактное, «по случаю» бытование джаза сказывается в том, что он не складывается в культуру. В первую очередь, это означает отсутствие значимых для Новосибирска джазовых образцов. Хотя материал для этого есть. Есть замечательные музыканты и прекрасная музыка – но нет внятных, красноречиво представленных, повторяемых джазовых «реперов», которые бы фокусировали джазовый процесс (и не в последнюю очередь, для широкой новосибирской публики), задавали его направленность и особый облик. А эти реперы, образцы не складываются сами собой, только оттого, что какая-то музыка будет играться и записываться. Для этого необходимо, чтобы какие-то исполнения становились событиями. Необходимо – во взаимодействии с местными медийными средствами – постоянное производство и тиражирование определенных записей. Подчеркиваю, не записей новосибирского джаза вообще, en scope, а специальное, сознательное продвижение «образчиков», которые бы в текущем (событийном) режиме говорили бы что-то значимое, конкретное об отдельных именах, программах, стилях, площадках. Для этого также необходимо озвучивание позиций, предпочтений соответствующих аудиторий, сообществ, отдельных экспертов и т.д. Все вместе, если все это складывается в какой-то органичный процесс, и может дать на выходе какую-то культуру. Даже минимальный успех в этом движении имеет принципиальное значение.

V. Другой симптом абстрактности новосибирской джазовой жизни – это очевидный упор в джазовой среде на «своих» средствах массовой коммуникации. В медийной сфере новосибирский джаз представлен или время от времени возникающими просветительскими передачами, посвященными знакомству с мировым джазом, или специализированными журналами и сайтами, также посвященными джазу и обращенными к любителям джаза. Разумеется, сами по себе эти инициативы замечательны, и я ни в коем случае не хочу сказать, что это «не то». (Равно как и во всем остальном: работа Беличенко в филармонии, записи на Ерматели, организация Клуба в Академгородке, американизм нашего джаза – все это не предмет нападок.) Проблема в другом, в том, что все это происходит «по случаю», само собой, не складывается в органичное и устойчивое движение, и никак не связывается в последовательную политику. С точки же зрения такого развития и самоопределения новосибирского джаза на порядок более значимы средства коммуникации не специализированные, а обще-публичные. И дело здесь не в размере тиражей последних и их аудиторий, а в качественном различии решаемых задач. «Свои» СМК могут помочь сохраниться, выжить, развитие же предполагает выход в широкую, в том числе, не джазовую сферу, в широком смысле публичные процессы, поиск в этой сфере необходимых связей и ресурсов, обозначение роли и места новосибирского джаза как целого явления среди этих связей. Поэтому следовало бы, наверное, говорить о переносе акцентов со «своих» специализированных средств «общения» на взаимодействие с газетами и электронными каналами, уже имеющимися в Новосибирске (даже принимая во внимание то, что стихия мелкого гешефтмахерства, столь свойственная Новосибирску, сильно подпортила местную прессу).

VI. В ситуации постоянно упускаемых возможностей – что происходит с джазовым сообществом? Из общественного ядра, включенного в широкий спектр культурных и политических связей, оно превращается в достаточно замкнутую субкультуру, суть внутренней жизни которой составляет индивидуальное самовоспроизводство и общение любителей джаза в процессе, так сказать, потребления лучших его образцов. То обстоятельство, что мировой джаз дает богатейший выбор превосходных музыкальных явлений, делает такое самовоспроизводство – даже в нынешних неблагоприятных условиях – более-менее успешным занятием. Дело, однако, в том, что степень его успешности находится в слабой связи с проблемами новосибирского джаза. Даже если последний исчезнет как явление, любительская субкультура сможет продолжить свое существование. Более того, у меня есть подозрения, что она может стать даже некоторым препятствием при решении упоминаемых здесь задач. Потому что, с точки зрения ее внутренних индивидуальных приоритетов и устремлений, все те проблемы, о которых я здесь говорю как о проблемах политических и общественных, могут восприниматься как нечто надуманное и оторванное от жизни. Причем, чем более эта индивидуальная жизнь «в джазе» предстает благополучной, тем более они могут восприниматься в таком ключе.

Следует еще раз оговориться – это только мое личное опасение. И я ни в коем случае не выступаю против любительской среды. Я только хочу сказать, что интересы и способ жизни этой среды не должны заслонять и подменять проблему сообщества как культурно-политического явления. Решение этой проблемы предполагает выход на качественно более широкую практику. И если действительное сообщество приобретает более-менее реальный вид, любительские интересы никуда не исчезают, они остаются его частью, притом частью необходимой.

VII. Наконец, в качестве последнего – «верхушечного» – проявления абстрактности (неполноты, дырочности, остаточности) джазовой жизни становится детеоретизация самосознания ее участников. Можно сколько угодно насоздавать джазовых «лабораторий» и «институтов», можно сколь угодно много «философствовать», но теории от этого не прибавится, если она не схватывает и не фокусирует широкий спектр практических задач, если она не размещает и не определяет свой «предмет» в этом контексте.

На сайте, посвященном джазу в «Республике», какой-то молодой человек задается вопросом общего характера: где граница и какова связь между эстрадой и джазом? И тут же получает отповедь со стороны постоянных участников форума: «Да эта тема уже давным-давно обсуждена и вообще не надо умствований». Хочется спросить: где обсуждена? каков итог этого обсуждения? какие иные темы и позиции участников это выявило? в каких «ссылках» и «ветках» это получило свою привязку? Понимаю при этом, что это бессмысленные вопросы. Потому что, действительно, приведенная благодушно-высокомерная реакция по-своему справедлива. Там, где взаимодействие ограничивается проблематикой – «нравится» или «не нравится» какая-то музыка и как ее обозвать – любые и общие, и частные теоретические вопросы по факту выглядят не адекватными. Любая теоретическая «разметка» ситуации нужна там, где в эту ситуацию хотят влезть и хотят изменить ее. Если такого мотива нет, самосознание по необходимости ограничивается «рефлексией смыслов и ценностей», в более или менее доктринальном («научном») виде.

Вывод:

Если коротко обобщить очевидные проявления абстрактности новосибирской джазовой жизни, то их можно уложить в одну формулу: у нас постоянно происходит «впихивание» всего наличного остатка джаза в доступные на данный момент формы. Как следствие, эти формы – репертуар, аудитории, площадки, способы тиражирования и коммуникации и т.п. – задействуются в «общем виде», без их дифференцирования, без их развития, и в том числе, без использования тех «подсказок», которые даются самой жизнью.

Ни в малейшей степени это не упрек тем джазовым культуртрегерам Новосибирска, благодаря которым наш город еще остается джазовым центром (и если бы он таковым не оставался, не было бы смысла выступать с этим докладом). Эти люди объективно не могут поднять местный джаз до зрелого, устойчивого культурного явления. И не только потому, что силы и время отдельного человека ограничены. Дело сложней и эта ограниченность имеет, так сказать, бытийный характер. Действуя как индивиды, реализуя дело своей жизни как частную инициативу, они и нацелены необходимым образом на частные, факультативные связи и ресурсы «ближнего рода», на которых по определению не выстроить культурную политику. Эти связи и ресурсы по определению не могут обеспечить полнокровность процесса и тот вектор, ту перспективу видения, в рамках которого джаз может развиваться как цельное и последовательное культурное движение.

5. Я бы хотел сейчас заострить внимание на методологии политики в целом и заранее извиняюсь за последующие несколько страниц, которые не имеют непосредственного отношения к джазу.

Ситуация, как я ее описал, характеризуется абстрактностью (и другими подходящими сюда эпитетами – незрелостью, пунктирностью, дырочностью, остаточностью и т.п.). Соответственно задача может представляться, как движение к более полному, зрелому и конкретному состоянию. При этом такая конкретизация – восполнение до целого, реализация до сих пор упускаемых возможностей, достраивание недостающих звеньев – сама по себе может трактоваться как уже некоторая политика. То есть, поиск и связывание возможностей в нынешней политической и культурной ситуации необходимым образом получают политический «доворот», вектор. Раз речь идет о развитии джаза как сложного, устойчивого и самобытного культурного явления – через универсализацию всех возможных художественных, культурных, общественных предпосылок – то очевидно, что в условиях, когда господствующая конъюнктура последовательно работает на деэстетизацию, декультурацию и десоциализацию жизни, такая универсализация необходимым образом приобретает альтернативную направленность. Поэтому иногда, чтобы загодя не настаивать на определенной идеологической приверженности, я говорю, что последнее в общем и не принципиально. Важно, чтобы человек (или группа людей) на деле реализовали деятельность по связыванию упомянутых возможностей. Если они на деле работают на комплексное развитие такого художественного и культурного явления как джаз, они по факту ориентируют себя политически как приверженцы левой или, по меньшей мере, демократической линии.

Но что значит это «на деле»? Во-первых, оно означает, что дело уже в какой-то степени сделано. То есть, что какая-то комплексная работа уже проведена. Но последовательно, не «по случаю» провести эту работу, выстроить различные связи в одно культурное движение возможно, лишь если они размещаются в рамках единой перспективы, единого видения, то есть, в рамках какой-то политики. Во-вторых, это выстраивание осуществляют не механизмы, а живые люди, и если они отчасти идеологически дезориентированы, если они само слово «политика» на дух не переносят, то это их живые убеждения. Это не просто отсутствие нужной политики в их головах, но именно наличие – пусть непоследовательной и контрпродуктивной, но – искренней, выстраданной «позиции». Это еще более делает необоснованными расчеты на то, что серьезное культурное движение может само собой – из самого объема и широты задач – сложиться в политику.

На деле мы имеем как раз обратное. Новосибирский джаз как «живая абстракция» не может «зацепиться» за действительность, обрести полноту и устойчивость, потому что не имеет политики. А политика имеет ограниченный и вырожденный вид, поскольку продиктована абстрактностью этой жизни, выражает ее регрессивную, остаточную природу. Получает порочный, замкнутый круг. И в первую очередь необходимо выйти из этого круга.

Я не отказываюсь от прежнего тезиса. Если какие-то живые связи уже как-то удалось связать в жизнеспособное культурное движение, оно так или иначе обретет известный политический «доворот» и направленность. Но это верно в самом общем смысле, с точки зрения, так сказать, «пролетарского оптимизма». («Мы все равно победим, и враг будет разбит».) А с точки зрения сегодняшних проблем и применительно к такому конкретному явлению как новосибирский джаз, необходим более конкретный и вариативный подход.

Вместо политики как «доворота» уже (не понятно, каким образом достигнутой) организованной, выстроенной джазовой жизни (и где эта выстроенность и политический «доворот» дурным зеркальным образом зациклены друг на друга) я предлагаю рассматривать политику – в рассматриваемом здесь гражданском контексте – как включение имеющейся у нас абстракции, живого «скелета» джаза в широкий спектр общественных связей и отношений и достраивание (и перестраивание) ее до живого целого благодаря этим связям.

Тогда культурная политика предстает как своего рода триада. Политика как зримый результат есть организация джазовой жизни (в том числе в техническо-организационном смысле слова) – взаимосвязь различных ее «институциональных» форм и предпосылок, о которых я говорил выше. Эта организованность, простроенность элементов в значительной степени достигается при наличии второго аспекта – перспективы, единого политического вектора, задающего видение целей и проблем и позволяющего находить и соединять формы и источники культурного движения. Эта направленность может быть в какой-то степени рассмотрена как идеология или «проект» в собственном смысле слова и, соответственно, трактоваться как явление, опирающееся на интеллектуальные источники. Но было бы, наверное, неправильно сводить его к идеям. Эта перспектива предполагает в качестве своего условия третий компонент политики – общественные связи и отношения, питающие культурное движение. Перспектива, вектор, в таком случае, есть «суммирование» отдельных общественных «мотивов». С одним существенным добавлением. И организация, и направленность (перспектива) опираются на эти «мотивы», содержат их в себе как свои источники, причем вполне материальные, поскольку за мотивами всегда скрываются те или иные – гражданские (солидарность по тем или иным вопросам), интеллектуальные, денежные или вещные – ресурсы. Но с другой стороны, эти «мотивы», включаясь в организованное и перспективное движение, приобретают общественный и исторический вес (собственно, становятся общественными). (Одно дело, когда я чего-то страстно желаю или ненавижу, другое – когда становлюсь участником «необратимых изменений».)

Используя слово «мотивы», я хочу подчеркнуть, что под общественными связями и отношениями я имею в виду не всякие отношения, а живые, мотивированные отношения. То есть, уже более-менее простроенные, относительно устойчивые и «довернутые». Если хотите, с этого места в докладе, это один из моих основных «концептов». Если человек (или группа людей) развили или сохранили такие мотивы, то даже если последние не вполне ясно осознаваемы и мало проверены практикой, даже если люди подвержены идеологической дезориентации, все равно такие отношения содержат в себе представления о цели, о предполагаемой связи целей с возможными средствами и о характере последующих действий.

С какого конца «поджигать» эту триаду? По-видимому, это зависит от конкретной ситуации. Если указанные мотивированные отношения сами по себе имеют «крупный», хорошо структурированный, да еще по классовому критерию, характер, то, наверное, становится необходим акцент на политической организации. (Во всяком случае, применительно к нашему господствующему политическому классу можно с известной уверенностью говорить именно об этом: «первична» организация (конъюнктура), а идеология и общественные связи подтягиваются и подстраиваются под нее.) Но если говорить о культурной политике и применительно к такой особой сфере как джаз, да еще учитывая размытую структуру соответствующих общественных мотивов, то на первый план выдвигается задача выхода на нужные связи и мотивы и «определения себя (своих целей и задач) в этих связях».

Как бы ни были умозрительны и, возможно, поспешны эти рассуждения, они мне нужны были для того, чтобы подвести к главным тезисам доклада.

Взятые даже в общем виде они позволяют поставить проблему, которая обычно может ускользать от внимания. Если развитие джаза, наполнение его объективно возможной конкретикой содержит политику, если эта политика складывается из соединения организации (институциональных взаимосвязей), перспективы (ориентированного проблемного поля) и определенных, не всяких общественных связей и отношений и стоящих за ними ресурсов, то в связи с этим встает вопрос о связи между необходимой культурной политикой и характером тех ресурсов, которые могут привлекаться.

Есть ресурсы и ресурсы. Необходим выход на такие, которые исходно предоставляются под политику в целом или, в более широком смысле, даются под определенные отношения и для развития этих отношений. При том, что такие отношения, как я говорил, могут быть развернуты в какую-то перспективу.

Это справедливо и в отношении более конкретных видов ресурсов. Есть деньги и есть деньги. Одни и те же деньги – одна и та же сумма, из одного и того же кармана или с одного счета – могут быть в рамках определенных отношений, мотивов доступны для решения одной задачи, но не доступны – для решения другой. Так, деньги, работающие на отношения внутри господствующей вертикали, с ее делением на «элитарную» и «массовую» культуру, оказываются закрытыми (да и просто не существующими) для решения и частных задач развития джазовой культуры, и, тем более, для развития комплексной политики в сфере джаза.

В рамках факультативных отношений с этой «вертикалью» какие-то средства могут «отламываться» от нее под частные задачи – ради спонсорской поддержки фестиваля, выпуска альбома или издания книги. При этом мотивами поддержки могут быть или альтруистические переживания, или дружеские отношения с музыкантами, или деловая заинтересованность в рекламе и продвижении своей репутации. Но эти же средства, а часто значительно меньшие средства невозможно получить у этих же самых людей и организаций, коль речь заходит о средствах под более системные, ориентированные на перспективу задачи, и, соответственно, предполагается более простроенная и более общественная мотивация у «дающих». Одно дело, когда я даю деньги под частный, конкретный проект, как-то обозначаясь в связи с ним. Совсем другое – когда мои деньги будут использованы под некий комплекс задач, нацеленных на развитие джаза в целом, будут работать на чью-то политику. С какого перепуга я буду «спонсировать» эту жизнь, в которой к тому же сам не принимаю участия? Притом, что в рамках таких факультативных отношений политическое (перспективное, организационное) значение выделяемых мной средств может прямо противоречить моим частным интересам.

Красноречивым примером такой ограниченности факультативной (спонсорской) поддержки является ситуация с поиском средств на просветительские передачи, посвященные джазу. Даже крохотные суммы – порядка 200 долларов в неделю – оказываются неподъемными для «добрых самаритян». И никакие обещания вернуть спонсорские затраты в виде рекламы не действуют. Понятно, почему. Давая деньги на просветительское вещание, бизнесмен работает на перспективное развитие сознательной джазовой аудитории, на формирование самобытного и серьезного художественного восприятия. Но как рекламодатель (и заодно с хозяином канала) он заинтересован в аудитории с конформистским поверхностным восприятием, позволяющим легко переходить от программного «контента» к рекламе.

И это то, что касается не самой политики, а только одного из элементов джазовой жизни, имеющего лишь умеренно ощутимый выход в культурную политику. Что же говорить о факультативной поддержке политики по существу, тем более ее организационно-технических нужд? Кто даст на это деньги?

Я предполагаю, что необходимые средства следует искать в сфере той мотивации, которая имеет личностную и общественную глубину. В сфере тех отношений, которые настолько простроены или «довернуты», что потребности, интересы, связанные с ними, могут быть осознаны и удовлетворены лишь в связи с определенной общественной перспективой и организацией. Замечу, что речь не обязательно должна идти о любителях джаза (не только о них). Это может быть также и дружественная по отношению к джазу публика. Это может быть публика, вообще весьма опосредованно связанная с джазом, но при этом достаточно активная и «ангажированная», чтобы понимать, что джаз в Новосибирске остается единственной жизнеспособной силой, сохраняющей высокие стандарты художественной культуры в широкой музыкальной сфере, от академической музыки до эстрады и квази-музыки.

Моя гипотеза – а это, конечно, пока только гипотеза – состоит в том, что такие люди, способные поддержать джаз в Новосибирске есть. И они присутствуют не в качестве отдельно взятых граждан, а как относительно широкая публика.

Понимаю возможный скепсис в отношении этой гипотезы. Если у нас на джазовые концерты ходят все меньше и меньше, если диски с записями покупают неохотно, то как же можно рассчитывать на ощутимую и специально оказываемую денежную поддержку джаза? Предполагаю, что можно. Двести рублей за концерт или диск могут быть неподъемной суммой, а более крупные деньги для развития джаза в целом – вполне реальными. Дело ведь в том, что, рассматривая джазовую и около-джазовую публику Новосибирска в качестве исключительно слушательской аудитории и покупателей записей, мы заведомо остаемся в кругу ее слабой и, что важно, остаточной потребительской мотивации. А она остаточная уже в силу того, что сама наша джазовая жизнь имеет остаточный характер. В рамках такого видения та сильная общественная мотивация, о которой я говорю в докладе, вообще как бы и не существует. Она с этой точки зрения не обнаружима. Если эта мотивация и соответствующие ресурсы есть, и если они раскрываются, актуализируются только «под политику», то есть только один способ обнаружить и привлечь их – предоставить такую внятную и продуманную политику.

6. Конкретно идея выглядит так: привлечь под соответствующую политику небольшие, образно выражаясь, «карманные» деньги ~ 1000 рублей в год с человека, притом, что мы найдем примерно хотя бы 1000 таких людей в Новосибирске.

В общем виде эта идея может выглядеть странным образом. В качестве публичного ресурса, то есть, ресурса, привлекаемого под определенную культурную политику, предлагается использовать то, что по виду очень напоминает частные пожертвования, обычно изыскиваемые под альтруистические цели. Действительно, и по своей денежной «натуральности» (речь идет о конкретных «дензнаках», причем даже не в виде членских взносов, а в виде простой передачи), и по размерам это похоже на обычную благотворительность. И все же – это не благотворительность.

Во-первых, речь идет все же не о 100 или 200-х рублях, а о более чувствительной сумме. Во-вторых, речь идет об устойчивой, систематической поддержке, а сам источник должен представлять собой более-менее устойчивую «публику» (хотя бы она и не была оформлена в общественную организацию). И самое главное – вы где-либо видели в окружающей жизни примеры такой благотворительности? В том то и дело, что в силу различных особенностей нашей российской жизни такая благотворительность у нас практически невозможна. Она отсутствует и как явление, и, соответственно, как повод для возможных аналогий. Такие деньги если и возможно собрать и использовать, то «под отношения», которые выходят за рамки благотворительности.

Но для этого необходимо выполнение, по крайней мере, двух условий. Причем – выполнение с обеих сторон, со стороны тех, кто дает и кто берет.

I. Устойчивость взносов и их предметное, целенаправленное использование возможны только при условии, что они работают на прояснение и развитие мотивов, отношений, связей тех людей, которые оказывают денежную поддержку. А это означает, что первичны эти мотивы, отношения и связи. И что в любом случае они должны быть. Вполне вероятно, что найдется некоторое количество людей, которые дадут деньги «просто так». Несколько утрируя, скажу – такие деньги не нужны. (Во всяком случае, в рамках предлагаемого здесь «проекта».) Такое участие будет случайным, ненадежным (что плохо уже с денежной стороны), и что существенно, пассивным. Ведь важно также, что человек дает деньги не вообще под политику, а под конкретную политику, конкретный комплекс возможных целей, он принимает его или не принимает (ниже я коснусь этой стороны чуть подробней), по своему участвует в расстановке приоритетов.

Иначе говоря, упомянутые «карманные» деньги могут быть публичным (или, если хотите, квази-публичным) ресурсом, если за ними стоят не просто альтруистические или потребительские интересы, а общественный интерес конкретной личности. Это с точки зрения «автономного индивида» все, что здесь говорится – бред сивой кобылы. Тем же, у кого сохраняются в какой-то мере общественные инстинкты, и объяснять ничего не надо. Работая на крупное и прогрессивное явление культуры, такой человек понимает, что работает на те свои связи и отношения, через которые он включен в жизнь и в которых он реализует свою личность. Если завтра новосибирский джаз рассосется как явление, очевидно, что не только у кого-то станет меньше возможностей хорошо провести вечер или обеднеют его стеллажи с CD. Заметно (и в пределах отдельной жизни – необратимо) примитивизируется вся окружающая культурная жизнь, и как следствие, сами цели и проблемы, стоящие перед человеком в этом плане, упростятся до неприличия. В каком виде эта личностная и общественная мотивация – за развитие и против упрощения – представлена в Новосибирске, как она может быть связана, прямо или косвенно, с джазом – это отдельный вопрос. В любом случае, я предлагаю искать необходимую поддержку в этой сфере.

II. Второе условие систематического, публичного использования «карманных» денег «под политику» состоит в том, что люди смогут давать их лишь под определенные, так сказать, «дивиденды» культурно-политического рода. Не вообще «чтоб джаз жил», не вообще под хорошую музыку или под симпатичные имена, а под зримые, структурно осязаемые изменения джазовой жизни Новосибирска. Под новые площадки. И не «площадки вообще», куда, по остаточному принципу, опять будет вкладываться весь имеющийся в наличии джаз, а разные сценические возможности, поддерживаемые для развития разных направлений музыкальной жизни (академические, эстрадные, экспериментальные, досуговые, фестивальные и другие). Притом так, чтоб это как-то сообразовывалось с интересами тех, кто дает деньги. Под новые жанры и стили (на том уровне – любительском или профессиональном – какой для того или иного жанра позволяют конкретные возможности Новосибирска). Под то, что я назвал образцами, то есть, под то, чтобы в новосибирских медийных средствах появились и постоянно обращались некоторые реперные, знаковые записи («ролики») местных музыкантов. И т.п. При этом люди должны видеть, что вложения их средств выстраиваются в какую-то перспективу и не носят случайного характера.

Разумеется, у всего этого есть и вполне значимый потребительский момент. И его не следует игнорировать. Если появится клубно-ресторанная площадка в самом городе Новосибирске (а не в его провинциализирующемся пригороде под названием «Академгородок»), то это будет представлять для человека, симпатизирующего джазу, вполне ощутимую потребительскую ценность. Но я уверен, что и не будучи методологом или аналитиком, такой человек увидит и культурно-политическое значение этой возможности для городской жизни в целом. А если он сделает со своей стороны шаг навстречу и специально предоставит свои деньги под соответствующие изменения, то он тем более будет оценивать значение этих изменений прежде всего под таким углом.

Таким образом, мы получаем взаимопроникновение двух условий. Хотя исходно необходимые публичные ресурсы для развития новосибирского джаза лежат – в данном случае – по одну сторону, в сфере общественной мотивации конкретных людей, их (ресурсов) выявление – это вопрос встречи двух сторон: предлагаемой политики и мотивов граждан. Задача состоит в выходе не на деньги как таковые, а на соответствующие отношения. Необходимо обнаружить такие отношения и таких людей. Причем не просто «увидеть», зафиксировать со стороны. Суть в том, что обнаружить их можно, только инициировав их в действии. Соответственно, дело вряд ли должно ограничиться агитацией, прокламацией и тем более дружеской индоктринацией («общением»). (Мы предлагаем «смыслы и ценности» джазового community, а люди в ответ демонстрируют некоторое «онтологическое сродство».) По-видимому, речь скорее должна идти о веере практических шагов («акций»), действительное участие в которых со стороны людей будет означать и «запуск» соответствующих мотивов, и, в том числе, выражение солидарности с определенной идеологической перспективой. (Подчеркиваю, не верно было бы выступать против идейной (интеллектуальной) стороны отношений, но она только один их момент.)

То есть, политика должна выйти на указанные мотивы.

С другой стороны, мотивированные граждане должны иметь возможность и право распознать политику, вообще убедиться в том, что они имеют дело не с индоктринацией и не с воздушными замками, а именно с настоящей политикой. Что им предлагают практически включиться во взаимосвязи, которые могут сложиться в перспективу и ведут к определенным культурно-политическим изменениям ситуации. (При этом я считаю, что ни в коем случае не следует недооценивать способность рядовых граждан распознавать наличие политики в той или иной общественной инициативе. Если такая инициатива содержит в себе политику, то есть, если она претендует на то, чтобы выражать волю какой-то группы людей, и нуждается в этих людях, то всегда найдется десяток не очень сложных критериев проверить это.)

Иными словами, найти необходимые средства и связать вместе два указанных условия – значит решить особую проблему выхода на указанные ресурсы. Если человек выходит на улицу с протянутой шляпой и говорит: «Je ne mange pas six jours», то мы догадываемся, что он просит милостыню. Если кто-либо выходит в «общество» за публичными ресурсами, он тоже совершает какие-то распознаваемые действия. Какие – это вопрос для дальнейшего обсуждения. Если мое предложение будет принято в целом.

7. Есть еще одно обстоятельство, которое не дает возможности понимать выход на «публично-карманные» ресурсы как простую передачу денег под те или иные цели. У дающих (как я отметил выше) могут быть свои представления о том, на что давать, а на что не давать. Какие они в действительности, не знаю, но чтобы проиллюстрировать открытый, дискуссионный характер этой темы, приведу свой список возможного использования средств, если б это касалось лично меня.

Сначала о том, на что бы я не дал деньги.

Я бы их не дал на записи новосибирской джазовой музыки, особенно учитывая бытующий характер их записи en scope, без определенных репертуарных приоритетов и в отсутствие в культурном обращении их распознаваемых «реперов». (Видимо, такая запись – «по мере поступления» – вообще не относится к факторам, которые работают на структурированность местной джазовой жизни.) Не дал бы даже на очень хорошую музыку. (Во всяком случае, для этого, как показывает деятельность Беличенко, можно найти спонсорские средства из факультативных источников.)

Не давал бы на фестивали, поскольку, скорее всего, на них ушли бы все собираемые средства. (Притом, что нет уверенности, что фестивали – это такой принципиально стержневой момент местной джазовой жизни.)

Не давал бы на поддержку авангарда. Он никогда не был «передовым отрядом», а играл роль скорее полезной приправы, фермента для творческого брожения (40 лет назад). Сегодня же он то и дело грешит особым поверхностным интеллектуализмом, который вообще вреден для искусства.

Не давал бы на «свои» СМК, коль их функция в основном – поддержание общения внутри community.

Наконец, не давал бы деньги на конференции, симпозиумы, семинары, издания книг, исследовательские разработки и на теорию в целом. На нынешнем этапе, пока джазовая теория слабо опирается на практику, тратить на нее практически значимые ресурсы, наверное, не рационально.

На что бы я лично дал деньги.

В первую очередь – на производство и распространение специальных записей (отдельных номеров), которые бы представляли широкой публике отдельные явления (имена, стили, площадки, проекты и т.п.) При этом, сам не будучи филофонистом (у себя дома я готов слушать хорошую музыку хоть со старого винилового диска при помощи иглы от кактуса), я бы в данном случае проявил бóльшую придирчивость к качеству этих записей (к работе режиссеров, операторов, специалистов соответствующих теле- и радиостудий и т.д.) Кроме того, значимым для меня (не потрачены ли мои деньги впустую?) была бы готовность джазменов найти нужную репертуарную дистанцию в отношении аудитории каналов: вести, тянуть ее за собой, а не уходить от нее в отрыв.

Соответственно, я счел бы необходимым потратить часть средств на покупку эфира, раз наши журналисты сегодня понимают в основном такой язык (правда, не факт, что все поголовно).

Одним из важнейших направлений использования средств я бы считал организацию (или содействие организации) новых устойчивых площадок. В первую очередь, для «филармонической», программной музыки. Вроде той, что играли раньше музыканты Romantic Jazz Quartet'а и квинтета Подымкина, или той, что иногда показывает в «Республике» Роман Столяр. (Разумеется, я не принимаю в качестве таковой его опусы с кхыкающими и пукающими датчанами.) Во вторую очередь, для квази-фестивальной площадки, где новосибирский джаз смог бы периодически устраивать праздничный «смотр» достижений, а кроме того, продемонстрировать свою гегемонию в компании с музыкантами самого широкого спектра. (Если хотите, формирование такой гегемонии я бы считал предельной целью культурной джазовой политики как таковой.)

Я был бы за то, чтобы была оказана поддержка отдельным музыкантам, особенно тем, кто, как Артур Абрамян или Владимир Тимофеев, ведут заметную педагогическую работу.

(Роман Столяр, считающий самой слабой стороной новосибирского джаза его изолированность от мировых процессов, говорит, что было бы важно иметь возможность организовывать приезд в Новосибирск различных музыкантов – с образовательной целью. Возможно, он прав, и это действительно нудящая необходимость. Но и то, что он говорит, и все мои оценки – все это, очевидно, предмет дальнейшего обсуждения или хотя бы «суммирования».)

Возможно, чтобы собранные средства были потрачены на издание нот (если в данном деле не хватит помощи от «добрых самаритян») и на покупку некоторых инструментов, например, Хаммонд-органа (при условии, что в Новосибирске есть, кому на них играть).

Наконец, я посчитал бы возможным использование средств на оплату специалистов (бухгалтеров, студийных и сценических работников, журналистов и других) и на совсем минимальный организационный аппарат, при условии, что деятельность поддерживаемой мной общественной инициативы будет демонстрировать нацеленность не на трансляцию вкусов и «ценностей» джазового сообщества вширь и не на «втягивание» сочувствующих «внутрь», а как раз наоборот, – на включение этого сообщества в окружающую жизнь.

Таковы мое видение ситуации и мои предложения.

Если они заслуживают обсуждения в практическом ключе, то мне представляется необходимым собрать некоторый «коллективный разум» и пройтись по пунктам в следующей последовательности.

1) «Суммирование» возможных проблем, для решения которых необходимы средства, и выработка некоторого примерного «инварианта».

2) Очень примерный обсчет необходимых «затрат» с одной элементарной целью. Если получится так, что всех предполагаемых (теоретически) денег, при самых радужных надеждах, не хватит на самый минимальный «пакет» задач (решение которых дало бы синергетический эффект), то может быть, овчинка не стоит выделки.

3) Если задача видится теоретически не безнадежной, то можно продумать варианты выхода к названным мотивам и ресурсам. Понять, как могут выглядеть эти мотивы, где, в каких «нишах» они могут находиться, по каким особенностям – социальным, профессиональным, коммуникационным и т.д. – их можно описать и какие действия нужно совершить для того, чтобы войти в контакт с ними. Что это за действия, я сейчас не знаю. Но считаю, что и вообще, такого рода вопросы не могут решаться на коленке одним человеком.